Произошли, однако, другие события, которые стали предметом глубокомысленных раздумий мудрого Боутера и его совета; загадочный корабль перестал быть предметом обсуждения в правительственных кругах. Народ тем не менее верил в него по-прежнему, и о нем при голландском правлении ходило множество самых необыкновенных рассказов, причем особенное распространение они получили перед захватом английской эскадрой Нового Амстердама и всего этого края. Приблизительно в это время его неоднократно видели на Таппан-Зее и около Умхаука и даже еще ниже, у Хобокена, из чего заключили, что его появление предвещало близкую бурю на политическом горизонте, а также ниспровержение власти голландцев. С этого времени мы не имеем о нем никаких достоверных вестей, хотя, по слухам, он и сейчас еще появляется возле горных кряжей и крейсирует у Пойнт-но-Пойнта. Прибрежные жители утверждают, что они видят его порою в летние лунные ночи, и в тихую темную полночь до них доносится иногда пение экипажа, словно на судне тянут канат; впрочем, все, что видишь и слышишь у высоких обрывистых берегов, на широких просторах заливов или в длинных протоках этой великой реки, настолько обманчиво, что, признаюсь, я испытываю немало сомнений по поводу этих рассказов. Все же – и это совершенно бесспорно – там, где горы вплотную подходят к реке, происходили не раз в непогоду странные и необъяснимые вещи, которые, как полагают, находятся в какой-то связи со старинным преданием о «загадочном корабле». Капитаны речных судов сообщают о маленьком приземистом призраке – голландце в коротких штанах и в шляпе, напоминающей сахарную голову, с рупором в руке, который, по их словам, властвует над Дундербергом. Они заявляют, что им приходилось слышать, как среди рева бури он отдавал на нижнеголландском наречии приказание выпустить очередной порыв ветра или дать оглушительный гром. Иногда его видели в окружении стаи крошечных чертенят в широких штанах и коротких камзолах, которые, кувыркаясь то среди бешено мчащихся туч, то в клубах тумана, выделывали в воздухе тысячи забавных прыжков и кружились, точно мушиный рой, около Антонова Носа, и после этого буря неизменно усиливалась. Однажды какой-то шлюп, проходя мимо Дундербсрга, попал в сильный шторм, сорвавшийся со склонов этой горы и обрушивший, казалось, всю свою ярость на злосчастное судно. Хотя оно отличалось устойчивостью и шло с хорошим балластом, его качало с такой силой, что вода доходила до самых шкафутов. Вдруг кто-то увидел на мачте белую, похожую на сахарную голову, шляпу, в которой сразу была опознана шляпа «хозяина» Дундерберга. Вся команда была повергнута в величайшее изумление. Не нашлось, однако, никого, кто бы отважился вскарабкаться вверх и освободить судно от роковой шляпы. Шлюп продолжал качаться и переваливаться с борта на борт, так что со стороны могло показаться, будто он стремится во что бы то ни стало окунуть свою мачту в воду. Каждое мгновение он мог опрокинуться или наскочить на прибрежные скалы. Так в отчаянной схватке с ненастьем плыл он мимо гор и оказался вне опасности лишь после того, как миновал остров Поллополя, за которым, как говорят, уже не простирается власть «хозяина» Дундерберга. Едва судно прошло этот рубеж, как маленькая шляпа взвилась в воздух и завертелась, точно волчок; все ближние облака потянулись к ней, закружились вихрем и понеслись назад к вершине Дундерберга; шлюп выровнялся и поплыл дальше так спокойно и тихо, словно двигался по мельничному пруду. Ничто, конечно, не уберегло бы его от ужасной судьбы, не будь к его мачте прибита подкова; это мудрая мера предосторожности с той поры сделалась обязательной для всех капитанов-голландцев, плавающих по этой кишащей нечистою силой реке.
Существует еще один рассказ об этом духе ненастья, исходящий от шкипера Даниеля Оуслестикера из Фишхилла, которого никто никогда не изобличил ни в малейшей лжи. Он заявил, будто однажды, во время отчаянной бури, увидел «хозяина» Дундерберга верхом на бушприте своего судна; тот увлекал шлюп прямо к берегу на Антонов Нос, но его прогнал домини[21] ван Гизон из Эзопа, который, к счастью, оказался на корабле и затянул гимн святого Николая. При первых же звуках гимна призрак взлетел в воздух, как мяч, и скрылся в вихре, унесшем, кстати сказать, ночной чепец супруги священника; чепец этот в ближайшее воскресенье был обнаружен, однако, на флюгере церкви в Эзопе, в сорока милях от места происшествия. После ряда случаев подобного рода шкиперы, регулярно плавающие по этой реке, долгое время не решались проходить мимо Дундерберга, не спустив гафеля в знак приветствия горному духу, и было замечено, что эта дань уважения, по-видимому, удовлетворяла его и обеспечивала им безопасное плавание.
– Вот вам, – сказал Антони ван дер Хейден, – несколько историй о «загадочном корабле», записанных поэтом Селином; по его утверждению, этот корабль доставил из какой-то старой, одержимой призраками европейской страны целую колонию зловредных духов. Я мог бы рассказать вам, если угодно, целую кучу подобных историй, ибо все несчастные случаи, происходящие столь часто на реке возле гор, – не что иное, по-видимому, как злые забавы чертенят Дундерберга; но я вижу, что вы уже дремлете, и потому давайте укладываться.
Луна только что выставила свой серебрянный серп над выгнутой спиной Быка, осветила скалы и взъерошенный лес и заблистала на зыбком лоне реки. Выпала ночная роса; еще недавно мрачные горы посветлели: лунный свет окрасил их в мягкие сероватые тона. Охотники разгребли костер и подбросили хворосту, дабы умерить ночную сырость. Для Дольфа они приготовили под нависшей скалою постель из веток и сухих листьев, тогда как Антони ван дер Хейден, завернувшись в огромную, сшитую из шкур шубу, растянулся у костра. Дольф смежил глаза не сразу. Он лежал и рассматривал причудливую, непривычную для него картину: вокруг – дикие скалы, горы, лесные чащи; судорожные блики огня, играющие на лицах спящих индейцев, и гер Антони, бесспорно и вместе с тем так смутно напоминавший ночного гостя в заколдованном доме. Время от времени из лесу доносился крик дикого зверя, завыванье совы или вопль козодоя – по-видимому, их было великое множество в этой глуши; где-то на реке слышался плеск: то был осетр, выскочивший вдруг из воды и снова всей своей тяжестью плюхнувшийся на ее гладкую, без малейшей ряби, поверхность. Дольф сопоставлял все, что видел и слышал, со своим привычным гнездом на чердаке в докторском доме; там он знал по ночам лишь тяжелый бой церковных часов, да сонный крик сторожа, тянувшего нараспев: «все в порядке», да густой храп докторского солидного носа, да осторожную возню какой-нибудь плотничающей крысы, трудолюбиво грызущей деревянную обшивку стены. Мысли его обратились к старой опечаленной матери: чего только не думает она о его внезапном исчезновении, какие только страхи и тревоги не гложут ее старого сердца! Эта мысль помешала ему насладиться до конца непосредственной радостью окружающего; она несла с собою укоры совести и страдание; он заснул с непросохшими на глазах слезами.
Если бы я вел это повествование, следуя прихоти моего воображения, то здесь был бы чудесный случай нагромоздить целую кучу необыкновенных приключений в глуши, среди диких гор, в обществе бродячих охотников. Проведя моего героя через разнообразные трудности и опасности, я спас бы его под конец от всех и всяческих бед с помощью какого-нибудь чудесного стечения обстоятельств; но все, что я пишу, – сама правда; я должен довольствоваться поэтому голыми фактами и придерживаться подлинного хода событий.
Итак, на следующее утро – было еще совсем рано – после плотного завтрака, сняв лагерь, наши путешественники погрузились в пинассу Антони ван дер Хейдена. Ветра не было, индейцы гребли размеренно и спокойно, следуя такту песни, которую монотонно тянул один из белых. Был чудесный безоблачный день; на реке – ни малейшей ряби; суденышко, рассекая зеркальную гладь, оставляло за собою длинный, долго не расходившийся след. Вороны, почуяв, что после охотников осталось чем поживиться, собрались и кружили в воздухе; они виднелись там, где вьющийся над деревьями столбик голубоватого дыма указывал место недавнего лагеря. Лодка плыла у подножия гор. Гер Антони указал Дольфу на орла с белою головой, властелина здешних краев, который пристроился на сухом, склонившемся над рекою дереве; голова его была запрокинута, и казалось, будто он пьет сверкающие утренние лучи солнца. Наши путники нарушили его царственное раздумье. Он неторопливо расправил одно крыло, потом другое, слегка качнулся из стороны в сторону и плавно, со спокойным достоинством, снявшись с дерева, медленно взмыл над их головами. Дольф приложился к ружью и послал вдогонку ему просвистевшую в воздухе пулю, которая срезала в его крыле несколько перьев. Звук выстрела, отдаваясь от утеса к утесу, породил тысячекратное эхо, но властелин неба, поднимаясь все выше и выше, невозмутимо плыл в воздухе; чем выше он поднимался, тем шире становились круги, которые он вычерчивал, паря над зеленой грудью поросшей лесом горы, пока не исчез, наконец, за выступами громоздившихся над пропастью скал. Дольф почувствовал в этом горделивом спокойствии как бы немой укор и стал внутренне упрекать себя за бесцельное в сущности оскорбление царственной птицы. Гер Антони напомнил ему, улыбаясь, что они еще не покинули территории «хозяина» Дундерберга; старый индеец покачал головой и заметил, что убить орла – не к добру.
